Когда Опра Уинфри тихо спускалась по длинной витой лестнице в кромешной темноте ночи, она была совершенно одна, что редко случалось из-за напряженного графика работы, которого мы придерживались в Амарилло. Поскольку обычный отель был бы для охраны кошмаром, мы жили в беспорядочно построенном трехэтажном доме на окраине этого города на западе Техаса. Вооруженная охрана, ведущая двадцать четыре часа в сутки наблюдение по всей границе "Лагеря Опры", теперь сидела в темноте, съежившись от холода. Они понятия не имели, что Опра уже встала; на всех этажах было темно, и казалось, что все спят. Было тихо, и только холодный ветер привычно постанывал и скрипел. Пройдя второй лестничный пролет, она тихонько постучала одним пальцем в мою дверь. Я понял, что это она, и она знала, что я пойму, поэтому не сказала ни слова. После полуночи это было правильно. Она отправилась спать двумя часами раньше, но я знал, что она будет спать урывками, если вообще заснет. Так было со всеми нами, но особенно с ней. В стане врага, в этом краю, где разводят крупный рогатый скот, мы все спали чутко и выставляли охрану, бдительную к враждебным настроениям определенных группировок в Амарилло.
В конце предыдущего дня по ее глазам я увидел: что-то изменилось. Люди в здании федерального суда не говорили ей ничего приятного, они нападали на ее служебный персонал, чтобы добраться до нее самой. Словно львица мать, чьим детенышам угрожают, она была начеку и ступала крадучись. Может быть, враг зашел слишком далеко?
Когда я открыл дверь, она выглядела безнадежно одинокой, и ее лицо выдавало болезненную внутреннюю борьбу, не дававшую ей заснуть. В глазах у нее стояли слезы, но это не были слезы сострадания и любви, которые миллионы зрителей часто видели в ее телевизионном шоу. В своей обычной фланелевой пижаме и огромных пушистых домашних туфлях она выглядела гораздо моложе, чем была на самом деле. Ей нужно было поговорить. Эта ночь будет длинной.
В обычной жизни Опра совершенно такая же, как на телеэкране. Но еще никто никогда не видел ее в подобной ситуации. С одной стороны, такого рода испытание она проходила впервые, с другой стороны, это был все тот же старый экзамен, но в другой аудитории. Опра - мужественная, всегда в хорошей форме, самоуверенная - заставляла порой даже меня, знавшего ее так хорошо, забыть о том, что она также ранима, как и любой из нас. Насколько я УСВОИЛ, торговая марка самоуверенности, которую миллионы американцев видят каждый день, - это результат ее умения мастерски держать ситуацию под контролем (даже тогда, когда все кажется неуправляемым и хаотичным) и ее любви к тому, что она делает. Эти два условия, очевидно, отсутствовали в той ситуации, в которую она попала в Амарилло. Тем не менее она и здесь оставалась организатором: всегда делающая что-либо для других, всегда озабоченная этим, даже в осаде.
Но лицо Опры напомнило мне о ее ранимости и о том, как ужасно одиноко чувствует себя человек, когда на него нападают. Она не чувствовала жалости к себе и не разыгрывала из себя жертву - это вообще ей несвойственно. Но ей было обидно, она была разочарована и смущена. Испытывая огромное давление, мы вели странное существование в этом сюрреалистическом мире, где время, казалось, остановило свой ход задолго до того, как произошел социальный прогресс. Казалось, что здесь представления о логике, справедливости и здравом смысле не существуют. Огромные злобные плакаты стали привычными; их даже раздавали в местных школах, что совершенно не соответствовало тому уважению и восхищению, которые были в ходу в ее повседневной жизни. Даже президент городской торговой палаты передал письмо своему персоналу с предостережением от поддержки этой "посторонней". В результате охрана была плотной, несмотря даже на то, что десятки тысяч обожающих "фанатов" Опры тоже несли постоянное дежурство в пикетах.
Опра столкнулась с гражданскими обвинениями в мошенничестве, клевете, обмане, халатности и прочими, более техническими претензиями. Она боялась инсценировки судебного заседания. Ей публично было предъявлено обвинение во лжи и искажении правды с целью сделать сенсационным рассказ о болезни "коровье бешенство" в мясной промышленности и в использовании непроверенной информации с целью повысить рейтинг своей телепередачи. Топтали ее честность и этику, и ее обвинители рассказывали Америке, что она совсем не та, за кого себя выдает. Они представляли ее как жадного, безответственного человека, предающего истину. В суде обвинители били кулаком по столу и говорили, что ей нельзя доверять, что следует унизить ее и наказать на сумму свыше 100 миллионов долларов. Эта атака на ее профессионализм причиняла боль; в то же время это была атака и на ее сотрудников, о которых она так много заботилась, и на нее лично, что ранило глубоко, очень глубоко. Более того, в противоположность ее миру, где она могла свободно задавать вопросы, узнавая правду, правила федерального суда требовали от нее, чтобы она сидела тихо. Жесткий порядок, не позволяющий свободно высказываться, задаваемый федеральным судьей, заставлял ее молчать на публике, по крайней мере, пока это судебное разбирательство продолжалось.
По моему мнению, скотоводы-миллионеры, контролирующие политическую власть на данной территории, которые заказали эту тяжбу и вовлекли Опру в запутанную сеть сомнительных законодательных актов штата, почувствовали запах крови. Через юридическое маневрирование они втянули ее в свои игры, загнали ее в тупик на своем собственнoM заднем дворе. Опра была состоятельной черной женщиной, которую они рисовали как злейшего врага мясной индустрии, пойманного в Амарилло, штат Техас, - мясной столице мира, где живут в основном белые мужчины. Все, что Опра могла сказать, все, что она могла чувствовать, - это то, что происходящее было несправедливо: "Я не могу поверить, что это происходит. Это слишком несправедливо. Конечно, это происходит не со мной и не может быть реальностью. Почему это происходит именно со мной? Для этого должна быть какая-то причина".
Неужели она была единственной, кто отказался продаться этой атмосфере уродливого циркового представления, которое шло по схеме ток-шоу? Неужели она была единственной, кто выступал сдержанно, без нападок на противника? Разве она не взяла на себя обязательство придерживаться своей линии и поступать по совести? Несмотря на все давление, оказываемое на нее, и стремление оппонентов понравиться судьям с помощью абсурдной показной гуманности, где все старались пере щеголять один другого?
Неужели нет никакой справедливости? Неужели люди не могут увидеть истину за всем притворством этой судебной тяжбы? Опра действительно не понимала этого. Я энал, что если она не поймет этого в самое ближайшее время, они доберутся до нее.
Как это происходит с любой теле- или кинозвездой, мы очарованы образом Опры. Мы могли бы представить, что в любой момент своей жизни она каким-то образом внезапно появляется на сцене, очень уверенная и контролирующая ситуацию, с руками, распростертыми в знакомом движении, когда музыка переполняет сцену. Она может казаться выше, вне реальности. Это, конечно, не так. Но даже в осаде в Амарилло, даже во власти внутреннего раздора Опра Уинфри оставалась на высоте. Миллионы зрителей положились на нее как на ежедневную опору в сумасшедшем мире: островок разума, словно глоток свежего воздуха. И она, в свою очередь, выполняла свои обязательства перед зрителями, даже когда на нее нападали. Она продолжала быть "Опрой". Шоу должно продолжаться.
Январские вечера в Амарилло обычно морозные, но в причудливом маленьком театре всегда было тепло. Каждый вечер, когда 400 человек сидели внутри плечом к плечу, трудно было сказать, что отдавало больше энергии: их волнение или сверкающие прожектора над головами. Голливуд приехал в этот город. Гул ожидания уступал место тишине, когда режиссер-постановщик в наушниках поднимал руку; затем, когда первые ноты мелодии "Опры" внезапно раздавались из гигантских громкоговорителей, взрыв одобрительных возгласов и аплодисментов заполнял зал.
Когда Опра энергично выходила под свет прожекторов, не было сомнения, что люди находятся в присутствии "звезды". Все было превосходно выстроено, от декораций и музыки до ее личного появления: все утонченно, красочно, элегантно, но в то же время раскованно и просто - нечто, что не может не захватить вас. Но все на съемочной площадке, казалось, было просто фоном для этой улыбки улыбки, которая выражала наивное наслаждение жизнью, любовь к своей аудитории и к тому, что она делает. И на протяжении двух полуторачасовых записей подряд зал возвращал ей эту любовь. Они восклицали и топали ногами, аплодисменты гремели снова и снова, словно на карнавале в Техасе. Это снова был ее мир. Она контролировала ситуацию, она делала то, что любила, она была Опрой.
В течение этих трех часов в театре всем было весело, и ей - больше всех. Людям хотелось потрогать ее, обнять, словно этим они получали немного ее тепла и энергии. Казалось, эта энергия безгранична. Гораздо позже, после того как театр пустел, когда большинство из тех, кто сидел в зале, отправлялись спать, она все еще оставалась здесь со своей командой, записывающей рекламные вставки, все еще за работой, и эта улыбка все так же светилась на ее лице: улыбка, за которую ее любила вся Америка.
Но сейчас в тихом доме было уже за полночь и я видел, что она исчерпала свою энергию. В полумраке гостиной на цокольном этаже любимица Америки не улыбалась. Она сидела рядом со мной на полу, с растрепанными волосами, обняв свои колени. Как и многие предшествующие, этот день был длинным. Слова "усталость" совершенно недостаточно, чтобы описать день, который начинается в 5.30 и включает в себя напряженное девятичасовое разбирательство в суде, а затем запись двух ток-шоу, одного за другим. Но ей тем не менее не спалось. Сидя с Опрой там, в цокольном этаже, я знал, что "они" добрались до нее. Она дрогнула в этой борьбе за то, чтобы обрести себя.
Этот град нападок вызывал на поверхность ненужные чувства из далекого прошлого. Перед лицом кризиса Опра потеряла себя. Она реагировала очень по-человечески. Она реагировала поведением и мыслями, которые, откровенно говоря, можно назвать "эпидемическими" в американском обществе на сегодняшний день. Это то поведение, те мысли и стереотипы, которые могут не только искалечить жизнь, но и принести вред обществу. И является ли это вашим поведением, поведением Опры Уинфри или общества в целом - этот тип реакции предвещает катастрофу.
Как другу мне хотелось обнять ее, сказать, что все будет хорошо и что ей не следует волноваться. Но я знал больше. Я знал, что, если она не поторопится справиться с этим, она проиграет, и по приговору суда на нее непременно будет навешен ярлык, как бы несправедливо это ни было. Что еще важнее, я знал, что во многих других штатах уже нашлись потенциальные истцы, учуявшие запах денег. Они уже ждали, когда она проиграет здесь, чтобы затащить ее в свои собственные суды. Но я находился там не для того, чтобы выражать ей соболезнования и быть сочувствующим слушателем. Я находился там в качестве стратега, чтобы выработать план завоевания умов и сердец присяжных и победить в этом судебном разбирательстве.
У каждого есть свое дело. Одни люди строят дома, а я выстраиваю стратегии жизни. Я - стратег, я изучаю человеческую природу и поведение. Вместе с Гарри Доббсом, моим партнером и близким другом (человеком, которого я считаю лучшим юридическим аналитиком Америки), я строю планы, как помочь людям достичь в жизни того, чего они хотят. Если вашей жизнью занимаюсь я, ставки всегда высоки. В случае Опры они были чрезвычайно высоки, и не только в денежном отношении. Прийти второй к финишу в судебном разбирательстве ценой в 100 миллионов долларов - такой вариант мною не рассматривался. У меня был план: хорошо продуманная, хорошо изученная стратегия того, как вытащить правду на свет Божий и сделать это эффектно. Этот стратегический план разрабатывался месяцами. Неудивительно, что Опра была существенной частью этой стратегии. Без нее мы могли бы проиграть это дело в стране крупного рогатого скота, и проиграть крупно.
Нам было необходимо полностью сконцентрировать ту энергию, которая была сутью ее характера, и все это нам нужно было сейчас. Подготовка Опры была значительной частью моей работы, и я намеревался ее выполнить. Да, правда была на ее стороне, но не обольщайтесь: зал суда отнюдь не является суровым испытанием для правды. Как и в жизни, если вы входите туда без плана, без действительно хорошего плана, вы обманываете себя. Я не мог больше ждать, пока Опра соберется.
Судебный процесс набирал скорость с каждым днем. Принимались решения, осуществлялись планы, свидетели приходили и уходили. Все это выстраивалось для Опры. Пресса, истцы, присяжные, даже все мы, ее команда защиты, ждали, чтобы она рассказала свою историю. Но наша свидетельница-"звезда" боролась с безумием всего этого, застряла в отрицании и не хотела соглашаться с фактом, что эта "сумрачная зона" действительно существует. Даже ведущий юрист Чарльз Чип Бэбкок, необыкновенно одаренный адвокат Опры, занимающийся делами, связанными со средствами массовой информации, не мог осуществить этот план без ее полной сосредоточенности. Каждый день Чип спрашивал меня: "Она готова? Мы должны подготовить ее".
Нет адвоката лучше, чем Чип Бэбкок, но он знал, что этот случай опасный, потому что Опра была не в своей тарелке. Он успешно защищал очень популярных людей из средств массовой информации по всей Америке, и хотя за ним числился огромный ряд побед, он знал, что в целом по стране 80% таких дел в судах проигрываются. Он был хорошим, очень хорошим адвокатом. В этом судебном округе ему и нужно было быть таким.
Сидя на полу рядом с женщиной, которой я так сильно восхищался, я искал в уме и в сердце нужные слова. Хотя мы уже работали вместе какое-то время, разговаривали, анализировали, Опра продолжала бороться с вопросом "Почему это происходит?". Я же знал одно: независимо от любых "почему", мы были здесь, и она была "на прицеле". Наконец, я просто взял ее за руку и сказал: "Опра, посмотри на меня. Тебе лучше очнуться, девочка, и очнуться прямо сейчас. Это происходит в реальности. Тебе лучше согласиться с этим и сделать все, что нужно, иначе эти парни разденут тебя и выставят твою задницу на посмешище".
Без сомнения, если вы - самая влиятельная женщина планеты, люди нечасто подходят к вам чтобы сообщить элементарные вещи: например, что корова ест траву. Опра отшатнулась, и в ее глазах вспыхнул гнев. Но я понимал, что этот гнев не имеет никакого отношения ко мне. Сказать ей меньше - значило обмануть ее. Это была правда, сказанная так, чтобы она ее услышала: Опра не заслуживала меньшего. Мне, конечно, было тяжело говорить с ней так резко, но Опра знала меня, и знала, что мои интересы были ее интересами. Она посмотрела мне в глаза и с решительностью, которой я не слышал на протяжении всей предыдущей совместной работы, сказала: "Нет, они не сделают этого".
Я уверен, что именно в этот момент скотоводы проиграли это дело. До этого мгновения Опра мучилась скорее тем, было ли такое обращение с ней справедливым или несправедливым, чем принимала тот факт, что в любом случае это просто было. Она философствовала и страдала вместо того, чтобы сосредоточиться на необходимых действиях, ведущих к победе. С самого начала она глубоко верила в правоту своих действий. Она страстно верила в гарантированную ей Первой Поправкой к Конституции свободу открыто обсуждать вопросы общественного здоровья и безопасности, включая и продовольственное снабжение, не учитывая, нравится это мясным магнатам-миллионерам или нет. Злобность нападения на ее личность и профессию настолько выбила ее из колеи, что она перестала быть Опрой Уинфри. Она давала отпор умом, но не сердцем. Она сделала множество правильных вещей, чтобы улучшить свою защиту: перенесла свое шоу в Амарилло, согласившись присутствовать в суде каждый день, вечерами изучая материалы дела. Но она попалась на крючок своей уверенности в том, что, поскольку происходящее несправедливо, что-нибудь да прекратит существование этой проблемы и она исчезнет.
Беспрестанные нападки на ее сотрудников также пугали ее всерьез, потому что она воспринимала "Гарпо Продакшенс" и всех этих людей почти как семью. Озабоченная тем, что, как она думала, было совершенно неискренними жалобами, она тратила свои силы понапрасну. Я видел, что она позволяла этим людям, судебной системе и самим обстоятельствам пребывания под градом злобных нападений лишать ее собственной личности, индивидуальности. Если бы она отстаивала свою точку зрения в таком состоянии духа, полная сомнений в себе и сбитая с толку внутренней сумятицей, - тогда столкновение с тремя днями безжалостного, утомительного, манипулятивного и тяжелого перекрестного допроса не предвещало бы ничего хорошего. Без стратегического плана, который включал бы в себя четко обозначенные цели, она, вероятно, сказала бы присяжным что-нибудь очень нелепое. Они бы поинтересовались: "Если сама Опра не уверена, то как можем быть уверены мы?"
Той ночью Опра лицом к лицу столкнулась со своими демонами, некоторые из которых были вызваны судебным разбирательством, борьбой, в которой позднее она увидела, как в миниатюре, всю свою жизнь; другие воскресли из прошедших лет. У нее был выбор: она могла продолжать сопротивляться и не принимать ситуацию, поскольку она ей не нравилась, или же взять ее в свои руки и защищать себя и тех, на кого нападали вместе с ней. Стоило ей убрать шоры и встретиться с реальным делом, перестав обсуждать его, как она очнулась.
Она встала на защиту своей точки зрения, она посмотрела присяжным прямо в глаза, рассказала им правду и сделала это сильно. Более того, она посмотрела в глаза своим обвинителям, и смысл ее слов был ясен: "Джентльмены, если у вас проблемы с этим шоу, то я перед вами. Я отвечаю за это. Если у вас проблемы, выясняйте их со мной и оставьте моих людей в покое. Вы хотели, чтобы я была здесь, - хорошо, вы получили меня. Действуйте. Я не убегаю. Я не отсиживаюсь, и вы меня не запугаете". Опра Уинфри - грозная женщина. Опра Уинфри - победитель. И стоило ей взять на себя труд действительно поработать над проблемой и начать защищать себя и то, во что она верила, как ее обвинители были у нее в руках: подписаны, упакованы и доставлены.
В сущности, созерцая себя, мы редко имеем дело с реальностью.
Марк Твен